Гуру
----

*Кусми, 23 ноября 1799*

На очередном вечернем привале ко мне вдруг подошел какой-то нищенствующий
брамин, на вид лет этак сорока. То что он был не из тугов, было очевидно
всем, иначе кто бы его пропустил в центр лагеря, да ещё и в расположение
экспериментальной батареи.

— Рихард-сахиб, — сказал он, не представляясь. — Вас хочет видеть
бабуджи Веданги.

Ну настолько-то я знал кто есть кто в Индии, чтобы понять что речь идет
об одном из посвященных высшего уровня влиятельного ордена натхи.

— Идти туда, конечно, следует пешком? — спросил я.

— Да, но это недалеко.

Я выдал инструкции Кешарину и командиру батареи и отправился вслед за
брамином. К моему удивлению, не пришлось забираться в горы, где  бы в
уединенной пещере великий йогин предавался аскезе. 

В центре большого селения, на краю которого разбила свой лагерь наша
армия, стоял маленький храм, посвященный Шиве. Вот его-то настоятелем и
оказался упа-сабхапати, второй человек в культе Шивы всего Индостана.

Он усадил меня на циновку в храме, налил чашечку какого-то отвара из
трав и начал расспрашивать о моих планах и планах Ясмины. 

— Ясмина, — рассказал я ему, — относится к своим людям как к сокровищу.
Ну вы знаете, что такое драконье сокровище для дракона. Поэтому главная
цель нашей политики, это чтобы люди не голодали, не умирали от болезней
и так далее.

— А не проще прибрать к рукам побольше населенных территорий, чем вы
сейчас и занимаетесь? — ехидно поинтересовался брахман.

— Увы, у этого пути есть естественные пределы. Ну, дойдем мы до мыса
Коморин. А дальше море. На запад можно дойти до Кабула, ну до Герата. В
конце концов это древние земли Моголов. Но дальше — Персия. Там Ясмину
явно не ждут. На севере — Гималаи.  Джунгли Бирмы — не менее неприятное
и столь же малонаселенное место, как и Афганистан, поэтому соваться на
восток дальше Ассама смысла нет. Хочешь не хочешь, а придется заниматься
организацией жизни людей в тех границах, которые есть.

— Ах, даже так. Ну по крайней мере ты этого не скрываешь, — улыбнулся
он. — Но это желание твоей повелительницы. А чего хочешь лично ты?
Ты же служишь ей не за деньги и не за красивые глаза.

— Ну насчет красивых глаз могут быть разные мнения. Благосклонность
такой женщины многого стоит. А вообще, наверное, я хочу чтобы у людей,
живущих в этом мире было чуточку побольше выбора.

— Объединить весь Индостан под властью одной магарани — это предоставить
побольше выбора?

— Да. Как говорил древний грек Гераклит, у всего есть две стороны.
Объединение под одной короной это отсутствие таможен, это значит что
люди могут свободно перемещаться по всей стране.

— Но путешествие — дорогое удовольствие. И таможенные сборы — далеко не
самая важна составляющая в его цене.

— Факиры и йогины прекрасно перемещаются по стране, питаясь подаянием.
Так что цена не обязательно выражается в деньгах. Чаще приходится платить
временем. И я работаю над тем,
чтобы цена была поменьше. Вы, наверное, знаете про дилижансы, на которых
можно от Лахора до Дели доехать за три дня? Скоро мы пустим паровики, и
на них можно будет доехать за три дня от Пешавара до Бенареса.

— Но билет на дилижанс недешев.

— Намного дешевле, чем найм повозки. Но тут трудно что-то сделать.
Придется подождать лет пять по меньшей мере. Вот построим железную
дорогу, на нее самый дешевый билет будет стоить столько, что
нищенствующий брахман сможет за день-другой собрать такую сумму
подаянием.

Но ведь мир состоит не только из этой страны. В том мире, откуда родом
я, европейцы подчинили почти весь мир. Здесь, может быть, получится
добиться того, что Индия будет равновелика Европе. А есть еще всякие
непокоренные европейцами народы — зулусы, аракуаны, маори, гавайцы. Если
удастся, то через 20 лет они смогут стать равноправными партнерами в
военных союзах. 

— Изменить судьбу мира настолько? Ты, конечно, эпический герой,
совершивший два подвига, достойных даже не Пандавов, а аватара Шивы...

— Это каких? — удивился я.

— Ты построил лодку из железа.

— Было такое, согласен. Хотя мне это не кажется столь уж эпическим.

— И когда ты сражался с сипаями Эрскайна, вода Ганга горела. Поджечь
реку — это тоже эпический подвиг.

— Да, должен признать. И такое было в моей жизни.

— Соверши третий подвиг и все брахманы Индии пойдут за тобой.

— Какой же? Переместить батарею пушек за сто тридцать миль за одну ночь
не годится?

— При всей твоей любви к безлошадным повозкам, разгром храма Кали — это
подвиг разрушения. Как и поджог Ганга. Лучше бы чтобы было два подвига
созидания. Ну, скажем, веревку из песка сделай.

Я задумался, а потом уточнил:

— Вам как, весь процесс продемонстрировать, чтобы вы убедились что
именно из песка и именно я? Или достаточно предъявить результат, а вы
поверите на слово?

— Ну это надо посмотреть на веревку и послушать слово.

Я сунул руку в планшетку, пошарил там и вытащил кусок тросика,
сплетенного из стекловолокна. Где-то после гвалиорской кампании мы с
Васильичем экспериментировали со стекловолокном, надеясь получить
то ли тросы для мостов, то ли несущий трос для телеграфной проволоки, не
боящиеся ни ржавчины, ни термитов. Результат получился не слишком
удачный, но десятиметровый кусок я таскал с собой в качестве кострового
тросика.

— Вот. Из песка варится стекло, из стекла вытягивается тонкая-тонкая
нить и сплетается в веревку.


Он взял веревку у меня из рук, помял в руках, потом засунул кончиком в
огонь светильника, вытащил и рассмотрел ещё раз.

`