Солнцестояние в Утехе праздновали весело. Если в Новый год все предпочитали оставаться дома и встречать праздник со своими семьями, так что даже Гостиница Последнего Приюта закрывалась необычно рано, то в ночь Солнцестояния на воздушных переходах и среди ветвей древесного города долго не затихал смех, слышались песни, веселые разговоры и заздравные тосты. Толпы веселых, принаряженных утехинцев гуляли до глубокой ночи, разгоняя факелами и свечными фонарями ночную тьму и радуясь тому, что, несмотря на морозы, солнце поворачивает на весну. Непременным условием празднования были пожелания хорошей торговли, отличного урожая и прочих успехов на следующий год, так что Отик Сандат в ночь Солнцестояния иной раз получал прибыль, превосходившую месячную — вино и эль на улицах древесного города и в самой Гостинице лились рекой.
— Что там за шум? — спросила Розамун.
— Это соседи, мама, — ответила одиннадцатилетняя Китиара.
— Не понимаю, почему им позволяют так кричать на улицах. Куда смотрит городская стража? Они разбудят мою девочку. Грегор... где же Грегор? Опять куда-то ушел, а мне ничего не сказал. Сари, присмотри за Кит, — сказала Розамун, которой опять казалось, что она в Палантасе, в доме знатной соламнийской семьи Ут Матар.
Чтобы выйти замуж за Грегора Ут Матара, Розамун пришлось бежать из дома своего отца, процветающего палантасского торговца. Мудрый и расчетливый Вильм Элан не считал богатого гуляку и бездельника подходящей партией для своей дочери. Но семнадцатилетняя Розамун не понимала таких вещей, она видела только сверкающие глаза и лихо закрученные усы, слышала только серенады под окнами и думала только о том, что ей, дочери купца, предложил руку и сердце самый настоящий дворянин. Родители Грегора любезно относились к Розамун, рассчитывая, что, женившись, их беспутный сын остепенится. Какое-то время это действительно было так — Грегор забыл о гулянках и драках, не сводил глаз со своей юной жены, а узнав, что Розамун беременна, и вовсе стал носить ее на руках и с гордостью играть роль будущего отца семейства. Увы, это продолжалось недолго. Когда Розамун отяжелела и потеряла очарование свежести, Грегор начал тяготиться семейными обязанностями. Надо отдать ему должное, новых подружек он не завел, но его снова начали замечать в питейных заведениях и разных подозрительных местах. Потом родилась Китиара, что изрядно огорчило Грегора — он-то рассчитывал стать отцом наследника рода. Кончилось все тем, что когда Китиаре не было и года, он прибежал откуда-то, весь в грязи, приказал Розамун быстро собираться, и они с Китиарой на руках в ту же ночь бежали из Палантаса. Грегор так и не объяснил ни Розамун, ни Китиаре, что произошло, но с тех пор дела их покатились под откос.
И вот теперь Розамун сидела в бедном домике в Утехе и воображала, что она по-прежнему Розамун Ут Матар, что у нее грудная дочь и полон дом слуг, и не понимала, что прошло больше десяти лет, что Грегор исчез, что сама она замужем за дровосеком Гилоном Маджере, и что рядом с ней сидит вовсе не служанка, а ее собственная подросшая дочь.
Кит злилась. Почему эта сумасшедшая, которой она имеет несчастье приходиться дочерью, даже за дочь ее не признает? Кит рано научилась с помощью злости выгонять из сердца боль — если бы не это умение, вероятно, она бы давно сломалась. Ей отчаянно хотелось выбежать из дома, хлопнуть дверью и влиться в веселую, празднующую толпу, и ничего, что у нее всего-то три медные монетки — Отик и за них нальет брусничной воды, чуть-чуть подкрашенной вином, а остальное доделает смех, беготня и веселая потасовка в снегу под ободряющие выкрики приятелей и подруг. Но вместо этого она вынуждена сидеть в до слез надоевшем бедном домике и присматривать за матерью и братьями.
Гилона не было дома — зимой у дровосека самая работа. Самый лучший строевой лес заготавливается в крепкие морозы, когда в стволах деревьев останавливаются все соки. Гилон нанялся к крупному землевладельцу, заключившему договор с эрготским флотом на поставку корабельного леса. Теперь он работал где-то за Гаванью, где для дровосеков были срублены времянки. Несколько дней назад от него пришло письмо, в котором он писал, что все в порядке, что работа движется и что через полтора месяца он непременно вернется. Кит надеялась, что Гилону удастся заработать хоть сколько-нибудь приличную сумму. Ей приходилось экономить каждую монетку, потому что добрая половина денег ушла на лекарства для Рейста.
Впрочем, Чокнутая Меггин, утехинская знахарка, не настаивала на немедленной оплате. "Когда твой отец вернется, тогда и отдашь," — говорила она Китиаре, вынося из дома очередную бутылочку или мазь. Но для Кит была невыносима одна мысль о том, чтобы оказаться у знахарки в долгу. Она думала, что можно, в конце концов, есть через день или обойтись без новых ботинок, а старые попробовать починить самой, что Карамон уже достаточно подрос, чтобы обходиться без молочных каш, а матери надо строго внушить, чтобы не пыталась выходить на улицу, потому что ее зимняя накидка совсем износилась. Только бы пережить эти морозы и дождаться Гилона и весны. Только бы не дать Рейсту умереть.
С приходом зимы маленький брат Кит начинал особенно сильно болеть. Почему, никто не знал — хотя дом семьи Маджере и был одним из самых бедных в Утехе, чего-чего, а дров им всегда хватало, так что холодно не было. Питались они, конечно, без разносолов, но Рейст и того не съедал, что ему давали — Китиара не раз пыталась насильно впихнуть в него еду, но у нее ничего не получалось. В первую зиму Кит, дневавшей и ночевавшей около Рейста, не раз казалось, что брат вот-вот умрет. Никто не понимал, почему Китиара так настойчиво заставляет болезненного мальчика цепляться за жизнь. Даже Розамун, у которой иногда случались периоды просветления, подходила к дочери, гладила ее по голове и говорила "Ты устала. Оставь его, ему все равно не жить. У нас есть Карамон." Услышав это в первый раз, Китиара не закричала на мать только потому, что боялась побеспокоить больного брата. Ну как это так, ему не жить?
Гилон, наоборот, всегда поддерживал Кит. Он был немногословен и сдержан, но девочка точно знала, что отчим не хочет потерять сына. Когда стоял выбор, что приобрести — лишнюю буханку хлеба или лекарство от очередной Рейстовой хвори — Гилон всегда отправлял Китиару к Меггин. Гилон и Китиара надеялись, что малыш с возрастом справится с болезнями, перерастет их и окрепнет. "Это от тяжелых родов, — говорил Гилон. — Они ведь с Карамоном близнецы, а ты посмотри, какой Карамон крепкий. Так бывает. Потом Рейстлин выправится."
Увы, Китиара начинала в этом сомневаться.
Дверь детской скрипнула и отворилась. В общую комнату выскользнула маленькая фигурка. Китиара вскочила.
— Карамон, в чем дело? Рейсту хуже?
— Нет, он спит, — ответил трехлетний мальчик. — Просто сегодня же праздник. За окном все поют, веселятся. Можно, я посижу с тобой?
Кит вздохнула.
— Ну, посиди, только тихо.
— Угу.
Что такое праздник, Карамон Маджере пока понимал плохо. Он знал, что летом бывает такой день, когда им с Рейстом обычно что-то дарят, хотя и не понимал, почему именно в этот день и почему только им. Еще он знал, что бывают такие дни, когда все веселятся. Про веселье Карамон как раз все понимал, кроме одного: почему, когда все веселятся, ему нельзя пойти веселиться вместе со всеми?
Но сейчас Карамону и самому не хотелось никуда идти. Рейст опять болел, и Карамону было грустно. Хотелось, чтобы брат поскорее поправился, и тогда можно будет хотя бы поиграть с ним в шарики или в кубики. Звуки праздника, царившего за окном, сбивали с толку. Карамону было плохо в темной комнате наедине с больным братом, хотелось гулять и смеяться, и в то же время он знал, что ни за что не уйдет из дома, пока у Рейста не спадет жар.
Вечером Карамон уснул, но шум праздника разбудил его. Прижавшись к брату, он попытался опять уснуть, но у него не получалось. Он пытался представить себе, что происходит за окном: много людей, все смеются, бегают, шумят, прямо как дети на прогулке. Мальчик вздохнул. Он знал, что в любом случае Китиара его одного не отпустит, а пойти с ним она не может, потому что ей надо присматривать за мамой и Рейстом. Да он и сам не хотел идти веселиться без Рейста, а Рейст уже несколько дней метался в жару. И все-таки Карамону так хотелось смеяться, бегать, радоваться!
Он сел на кровати. Было темно, но по дыханию брата Карамон понял, что тот спит. Кроватки близнецов стояли вплотную друг к другу, и они спали, прижавшись друг к другу, как котята. Рейстлину от этого было спокойнее, реже снились страшные сны. Пока брат спокойно спит, Карамон решил встать и посмотреть, что делает сестра.
Сестра в общей комнате молча сидела рядом с матерью. На столе стоял огарок свечи, освещавшей комнату неярким, колеблющимся теплым светом. На потолке лежал круг света от свечи, в камине догорал огонь, углы комнаты были погружены в полумрак. И все же эта комната казалась ему куда более подходящей для праздника, чем темная спальня. Может, стоило бы вытащить Рейста сюда? Или не надо, пусть спит?
— Посиди-ка тут, я уложу маму, — сказала Китиара, заметив, что Розамун начала клевать носом.
Карамон вытащил из угла забытый там тряпичный мячик, пристроился перед камином и принялся катать мяч по каминному коврику, слушая, как Кит объясняет маме, что надо раздеться и лечь, и как мама почему-то называет ее "Сари" и требует какого-то лимонада.
Наконец мать затихла, и Карамон услышал за спиной шаги сестры. Он сел на пол и обернулся. В неверном свете свечи он видел, что Кит злится, но не понимал, почему.
— Давай поиграем в мячик?
— Делать мне, что ли, нечего? — сердито ответила сестра.
Карамон только пожал плечами и вернулся к катанию мяча по полу. Он уже привык, что многого не понимает. Не понимает, почему мама его часто не узнает. Не понимает, почему сестра вдруг ни с того ни с сего начинает ругаться. Не понимает, почему все время хочется кушать. Не понимает, почему праздники не для него. К своим трем с половиной годам он уже научился принимать непонятное и мириться с ним.
Через секунду Кит стало стыдно, что она сорвалась на малыша. Делать действительно было нечего, и Карамон совершенно не виноват в том, что мать воображает себя благородной дамой. Девочка вздохнула. В конце концов, сегодня Солнцестояние, мать наконец-то уснула, и можно позволить себе немножко повеселиться перед сном. Глаза у Китиары уже начинали слипаться, но еще полчасика она могла поиграть с братишкой.
— Ладно, Карамон, давай мяч катать, — сказала Китиара, усаживаясь на пол. Карамон тут же поднял голову, весело улыбнулся во все двадцать зубов и развернулся, чтобы покатить мячик в сторону Китиары. Удивительно уверенным для такого возраста движением он отправил мяч к сестре, та перехватила мяч и покатила его обратно. Может, и не слишком увлекательная, эта игра была одним из немногих бесшумных развлечений, доступных им во время болезней Рейста.
Они успели поиграть всего несколько минут, когда из детской послышался тихий вскрик. Брат и сестра вскочили на ноги, Китиара схватила со стола огрызок свечи, и они поспешили в детскую.
Рейстлин метался на постели. Голубые глаза, широко открытые, невидяще смотрели в потолок. Худенькие ручки судорожно сжимали простыню. Китиара опытным движением опустила руку на лоб брата и сразу же отдернула ее.
— Опять жар усилился. Карамон, побудь тут, я принесу отвар ивовой коры.
Карамон забрался на кровать рядом с братом и взял его за руку.
— Рейст, Рейст, я тут, ты слышишь?
Брат не отвечал. Карамон вздохнул. Он очень хотел помочь, но не знал, как. Вернулась Китиара с пузырьком и стаканом воды, дала Рейстлину лекарство и заставила его выпить воду. Потом уложила малыша обратно на подушку, расправила смятую простыню, положила Рейстлину на лоб мокрую тряпку и села рядом с постелью — ждать, когда лекарство подействует. Карамон по-прежнему сидел на своей кровати, не выпуская руки Рейстлина.
— Ложись, Карамон, — приказала Китиара. Мальчик лег, но свет свечи, шум за окном и тревога за брата не давали ему уснуть.
Через полчаса жар начал спадать, Рейстлин задышал спокойнее и перестал метаться.
— Ну все, — сказала Китиара, у которой совсем не осталось сил. — Карамон, я пойду спать. Вы тоже спите. Если Рейсту опять будет плохо, разбуди меня. — Она встала, забрала свечу и ушла.
Карамон хотел попросить ее оставить свечу, но знал, что сестра откажет — она еще не доверяла им с братом открытый огонь. После сильного жара Рейсту часто снились страшные сны, и даже присутствие брата рядом ему не помогало. Он просыпался и подолгу плакал в темноте.
К счастью, в окно заглянул взошедший наконец Солинари. Белая луна была неполна, но давала достаточно света, чтобы предметы в комнате отбрасывали отчетливые тени. В лунном свете бледное лицо Рейста казалось совсем белым, каштановые волосы на лбу слиплись в сосульки, глаза глубоко запали. Карамон вздохнул, прижался к брату и задремал.
Ему казалось, что он только успел закрыть глаза, как его вырвал из сна стон, перешедший в визг. Карамон открыл глаза.
Рейстлин очнулся. Он смотрел на брата широко раскрытыми, замершими от страха глазами и дрожал. Карамон уже знал, что это значит. Рейстлину опять привиделся кошмар. Теперь он долго не заснет.
— Мне страшно, Карамон, — прошептал больной. По худеньким щекам текли слезы.
Карамону ужасно захотелось вдруг стать большим и сильным, взять Рейстлина на руки и носить, носить по комнате, пока брат не успокоится, не расслабится и не уснет. Отец иногда так делал, когда ночевал дома. Но Карамону было только три года, и хотя он был крупным и высоким для своего возраста, все-таки подобное ему было не под силу. Что он мог сделать, как помочь?
Карамон знал, что такое "страшно". Страшно прыгать с высокой ветки на воздушный переход. Страшно смотреть в лицо разъяренной Китиаре. Страшно, когда мать, только что ласково разговаривавшая с ним, вдруг начинает петь странным высоким голосом и перестает обращать на него внимание. Страшно, когда Рейст весь пылает от жара и мечется в бреду. Но что такое страшные сны, Карамон понятия не имел. Он только знал, что у Рейста они бывают.
— Не бойся, — сказал Карамон, обнимая брата. — Я тут.
Рейстлин вцепился в него, но сил не хватало, и он вынужден был разжать руки. Карамон неумело натянул одеяло на них обоих, надеясь, что Рейстлин успокоится хотя бы от тепла. Но брат по-прежнему дрожал и всхлипывал, тяжело дыша.
И тут Карамону пришла в голову идея.
Он вспомнил, как отец однажды взял его куда-то, где были отцовские друзья. Они одобрительно разглядывали его, хлопали Гилона по плечу, поздравляли с отличным наследником, даже дали Карамону каких-то сластей. Один из этих высоких плечистых мужчин особым образом сложил руку, и на ярко освещенной стене дома заплясала тень кролика. Карамон помнил, что ему тогда это ужасно понравилось, он долго и весело смеялся.
Как же правильно сложить руку?
После нескольких проб Карамону это вроде бы удалось. Он поднял руку и хмыкнул от удовольствия, увидев, как в свете Солинари на стене появился нелепый ушастый крольчонок. Он пошевелил пальцами, и крольчонок зашевелил ушами.
— Смотри, Рейст, кролики! — обрадованно воскликнул Карамон.
Рейстлин оглядел комнату и тихо вскрикнул.
— Тебе не нравится? — огорчился Карамон. Кролик опустил уши и наклонился.
— Нравится, — прошептал Рейстлин, теснее прижимаясь к брату. Ушки у кролика поднялись, он выпрямился и весело заскакал по стене. Рейстлин, не отрываясь, смотрел на это чудо. Через минуту-другую Карамон почувствовал, что дрожь у Рейстлина начинает стихать, и засмеялся от радости. Получилось!
Кролик затанцевал в каком-то невообразимом танце. Посмотрев на брата, Карамон увидел нечто невероятное: Рейстлин улыбался! Он еще немного дрожал, слезы еще не высохли, но улыбка уже светилась на бледных губах. Рука у Карамона начала уставать с непривычки, но мальчик не собирался прерывать представление, пока брат не успокоится совсем.
— Рейст, ты знаешь, сегодня праздник, — сказал Карамон. Близился рассвет, и шум гулянки уже стих.
— Праздник? — Рейстлин попытался приподнять голову.
— Солнцестояние, — важно объяснил Карамон. — Я тебе дарю этого кролика.
— Спасибо, — прошептал Рейстлин, опустил голову на плечо Карамона и закрыл глаза. Дрожь прекратилась. Рейстлин расслабился и спокойно уснул.
Через минуту уснул и Карамон, обнимая брата.